Любимые книги

Ходила вокруг книги Татьяны Диттрич "Повседневная жизнь викторианской Англии", но несмотря на мою страсть ко всему викторианскому и хвалебные отзывы, не решалась начать её читать. Напрягало, что некоторые люди отмечали, что в книге есть ошибки. А теперь я точно знаю, что эта книга опасна для тех, кому нужные настоящие сведения о викторианской эпохе!

Статья из "Книжного обозрения"

Ненадежный рассказчик

Книга Т. Диттрич о викторианской Англии была встречена благосклонно как публикой, так и критиками. Все отмечают познавательность, живость, обилие интересных подробностей. Читатель как будто сам побывал в XIX веке – ужаснулся грязи и зловонию, пролил несколько слез над горькой долей женщин и бедняков, узнал из первых рук, о чем думала королева Виктория, подъезжая к Хрустальному дворцу. («Дворцу так же одиноко без своего хозяина, как и мне, –думалось ей»). В книге, действительно,собрано множество фактов,цитат, биографий и любопытных историй. Источники этой разнородной информации так же таинственны, как и спиритическая способность автора читать мысли покойной королевы. Можно предположить, что Т. Диттрич многое почерпнула из популярных книг о викторианской эпохе, которые в изобилии выходили в последние десятилетия в Англии и в Америке. Однако читатель напрасно станет искать список литературы или ссылки на процитированные труды. Заметим, что cерия «Повседневная жизнь человечества» позиционируется как историческая, то есть предполагается, что мы имеем дело не с фантазиями автора, а с историческими фактами. Но так ли необходимы занимательной книге все эти скучные академические атрибуты? Занимательность книги Т. Диттрич такова, что под конец чтения вопрос об источниках становится жгучим. Начнем с мелочей. Хотелось бы знать, откуда автор взял, что слово «фрак» (англ.frock) происходит от слова frog, «лягушка»? Возможно, правда, что это результат собственных умозаключений Т. Диттрич – в другом месте она делится еще одним открытием: «Не случайно слово “мистический”, думается, происходит от анг-лийского слова mist, что означает легкий туман» (стр. 22). В принципе, если человеку «думается» об этимологии,ему можно порекомендовать открыть этимологический словарь. Или хотя бы посмотреть, как пишутся по-английски слова mist и mystic.
Скрытый текст

Далее мы узнаем, что гостиная «называлась в викторианское время рисовальная комната». Это, видимо, попытка перевести «drawing room» – Т. Диттрич полагает,что название произошло от английского глагола «draw»– «рисовать». А ведь в книге Адама Харт-Дэвиса «Что cделали для нас викторианцы», из которой Т. Диттрич пересказывает близко к тексту целые абзацы, черным по белому написано, что «drawing room» – сокращенное от «withdrawing room»,т. е. это комната, куда удаляются (дамы после обеда, например). То же самое – повторюсь – написано в любом словаре.Автор вообще не очень внимательно читает. Скажем, неоднократно упомянутый роман некоего Киссинга «Новая улица Крабов»– не что иное как «Нью-Граб Стрит» Джорджа Гиссинга.(В слове «Grub» неверно прочитаны две буквы, откуда и получился «crab» – а с ним и экзотическое название улицы). Ребусы множатся по мере чтения: Хауторн– это, конечно, Готорн, «роман Гаскела “Руф”» – «Руфь» Элизабет Гаскелл (здесь пол перепутан дважды: и Гаскелл и Руфь – женщины).Шерлок Холмс, по утверждению Т. Диттрич, так излагает свой метод «логической дедукции»: «Если исключить возможное, то все, что останется, даже малове-роятное, должно быть правдой!» (стр. 58) Что говорить, поразительный метод. (В оригинале Холмс не на столько парадоксален: он все-таки предлагает исключить невозможное). Гилберт и Салливан и вовсе оказываются названием. На стр.163 прямо сказано: «Очень популярной в то время считалась опера “Гильберт и Силливан”» (во всех примерах сохранена авторская орфография). Невольно вспоминается анекдот советских времен о том, что «Карл Маркс и Фридрих Энгельс – не муж и жена, а четыре разных человека, а Слава КПСС – вообще не человек». Впрочем, автор проявляет завидную широту взглядов. Уже на стр. 311 Гилберт и Салливан становятся, каким положено, авторами комических опер; Киссинг периодически бывает Гиссингом; Белла Уилфер иногда именуется Вилтер, Гаскелл появляется как в мужском, так и в женском обличье. Свифт представлен в двух видах: как Джонатан и как Даниель (последний, видимо, – гибрид с Даниэлем Дефо). Причем про «Даниеля Свифта» недвусмысленно сказано, что он – «гений пера XIX века» (стр. 239). Т. Диттрич в принципе не склонна церемониться с хронологией – ошибиться на пару веков ей ничего не стоит. В ее импрессионистическом сознании Ричардсон, Дефо, Свифт и Вудхауз равным образом отражают нравы викторианской эпохи. Но самым, пожалуй, неожиданным выразителем викторианского вкуса оказывается Айседора Дункан. Порассуждав о том, что викторианцы драпировали мебель из соображений благопристойности (гипотеза затасканная, но весьма спорная), Т. Диттрич делает такой головокружительный переход: «Отголоски этой моды можно встретить в биографии известной танцовщицы-босоножки Айседоры Дункан. Приехав по приглашению А. В. Луначарского в Москву и поселившись в особняке на Пречистенке, она укутывала все люстры, лампы, зеркала газовыми шарфиками. Один из них и задушил ее, намотавшись на колеса открытого автомобиля, в котором она ехала» (стр. 101). Вот она, страшная изнанка викторианской жизни. Сюрпризы на этом не кончаются. Скромная сноска на стр. 18 гласит, что «все переводы с английского выполнены автором». Этот печальный факт бросается в глаза и без пояснений. Картина жизни викторианской Англии приобретает под пером автора поистине фантастические черты: грузчики в кабаке ставят на стойку рюмки с ликером (liquor по английски просто спиртное), тот же злополучный ликер, да еще вишневый, полагается подавать к рыбе и к супу (на этот раз за ликер был принят sherry – херес); невесты неизменно украшают волосы «оранжевыми яблочными цветками» – это ботаническое чудо встречается в книге неоднократно (увы, речь идет о банальном флердоранже). Дома викторианцев населены загадочными существами – «палатными служанками», «валетами», «хостесами» (не подумайте дурного – речь идет всего лишь о горничной, камердинере и хозяйке дома). Ватерклозет поэтично переведен как «водой смываемый клозет», а очаровательная героиня Диккенса Белла Уилфер идет по городу «как будто ворона перелетает» (эта английская идиома означает просто «напрямик»). А вот как изъясняется у Т. Диттрич принц Альберт: «Он [джентльмен] не поставит под удар производимое о себе впечатление засовыванием рук в карманы!» (стр. 140). Иногда перевод представляет собой и вовсе неразрешимую загадку: «Затем няня укутала меня в белый, отделанный лебединым пухом балдахин, засунула мои руки в меховую муфту, такую большую, что через нее мог прыгнуть шут» (стр. 172). Ну, балдахин, предположим, мог быть палантином. Но что имелось в виду в пассаже про муфту и шута?! Увы, источник цитаты неизвестен. Переводческие казусы всерьез затрудняют чтение, поскольку вся книга, в сущности, представляет собой перевод разного рода отрывков (иногда закавыченных, а иногда нет). Чуть ли не каждая фраза несет на себе печать переводческих мучений: «Произвести впечатление было невозможно, если мужчина надевал ошибочный вид шляпы» (стр. 281). «Самым большим инвалидом своего времени являлись члены семьи Чарлза Дарвина» (стр. 297). «Из-за этого пункта один из четырех мужчин не имел права выбирать своих представителей в парламент, так как не мог по разным причинам долго жить на одном месте» (стр. 12).«В любой ещь! И что ты под этим имеешь в виду!”» (стр. 114). Кое-где, однако, прорывается эмоциональный и самобытный стиль самой Т. Диттрич. Особенно удаются ей яркие телесные метафоры. К примеру, такие: «она оседала лишним ртом на шее и так бедной семьи» (стр.169) или: «Лицемерие викторианского общества напоминало накрытую красивым покрывалом помойную яму, откуда злые языки пытались достать грязь, чтобы всех измазать» (стр. 89). Жуткое, должно быть, зрелище. Иногда в воображении автора два человека сливаются воедино. Так, на стр. 178 Т. Диттрич сообщает нам интересные факты из жизни «девушки Катрин» - жены знаменитого писателя Чарльза Диккенса. Сестра Катрин Мэри переехала жить к молодым, сообщает нам автор, и впоследствии помогала воспитывать десятерых детей. Каждый, кто хоть немного знаком с биографией Диккенса, знает, что Мэри умерла в возрасте семнадцати лет – эта смерть произвела неизгладимое впечатление на молодого писателя. Через несколько лет к Диккенсам переехала другая сестра Катрин, Джорджина, и она, действительно, помогала растить детей. Но это все-таки были две разные женщины. Вначале я решила, что Т. Диттрич путает с кем-то и Беатрикс Поттер (которую зовет Беатрисой, невзирая на написание имени): «С тридцати до сорока с лишним лет Беатриса жила, заучивая наизусть шекспировского “Ричарда III” и “Генриха IV”. Ее деятельный ум требовал самовыражения и наконец вырвался на волю, обернувшись великолепными рассказами для детей о животных, в которых последние вели себя, как люди из общества. Придя к выводу, что она более не может выносить своего положения, Беатриса подошла к замужеству как к практической сделке, при которой, как она сама писала: “Каждый получил что хотел: муж – домоправительницу и компаньонку, а я – детей и хозяйство в управление”» (стр. 119). Оставим на совести автора пассаж о том, как женщина с деятельным умом потратила более десяти лет на заучивание двух не самых длинных шекспировских пьес. Свои сказки, где животные вовсе не ведут себя, как люди из общества, «замечательная детская писательница викторианского периода» начала издавать в 1902 году (ей в ту пору было 36 лет). Но откуда могла взяться прямая цитата из Беатрикс Поттер, где она якобы говорит, что муж получил домоправительницу и компаньонку, а она – детей и хозяйство в управление?! Беатрикс Поттер действительно вышла замуж поздно и против воли родителей, но союз был заключен по любви, никаких детей у пары не было, а «хозяйство», и весьма обширное, принадлежало не мужу, а ей. Загадка разрешилась просто. Все свои сведения о Беатрикс Поттер Т. Диттрич почерпнула из книги Джудит Флэндерс «Викторианский дом изнутри: портрет домашней жизни викторианской Англии» – как водится, не упомянув свой источник ни единым словом. Вот что пишет Флэндерс: «Отношение Беатрикс Поттер к замужеству было все-цело практическим, вполне в духе того времени. Брак был сделкой: мужчина получал домоправительницу/компаньонку, женщина – дом и детей». Т. Диттрич несколько оживила повествование, приписав последнюю сентенцию самой Беатрикс Поттер. И напрасно – брак писательницы совсем не вписывается в этот шаблон, да и время было уже другое: речь идет о 1913–1943 годах. Перетасовав по своему усмотрению реальных людей, Т. Диттрич берется за литературных персонажей. Правда, на стр.115 содержится утверждение, что «книги викторианского периода, показывая идеальную сторону жизни вымышленных героев и героинь, не стремились передать действительность», но это не мешает автору активно использовать романы XIX века для иллюстрации своих бытописательских тезисов. Казалось бы, цитируя известные литературные произведения, автор мог бы от- ступить от зловещей привычки самостоятельно «выполнять все переводы с английского». Что стоило пощадить, к обоюдной пользе, Шарлотту Бронте? И скольких недоразумений можно было бы избежать. «Однако многие женщины работали дома наравне сослугами, а то и больше их, – пишет Т. Диттрич. – Остановясь в доме семьи Риверс, Джен Эйр, героиня книги Шарлоты Бронте, заметила: “...несмотря на то, что я была счастлива остановиться у Муров, я там много работала, так же как и слуги. Она была очарована, видя как я мою, подметаю, вытираю пыль и готовлю”» (стр. 115). Здесь что ни слово – то загадка. У кого же все-таки остановилась Джен Эйр – у семьи Риверс или у Муров, особенно еслиучесть, что в романе никаких «Муров» нет в помине? И кто эта таинственная «она», очарованная трудовыми подвигами героини? Если бы Т. Диттрич заглянула в прекрасный русский перевод В.О. Станевич, то нашла бы следующее: «И я была счастлива в Мурхаузе; я усиленно работала, и Ханна тоже; ей нравилось, что я так весела среди этой суматохи, в доме, где все стояло вверх дном, что я умею чистить, выколачивать пыль, прибирать и стряпать». Этот перевод мог бы подсказать Т. Диттрич, что Мурхауз – Moor House – название дома; «она» – Ханна (единственная служанка небогатого семейства). А интонация отрывка недвусмысленно говорит о том, что он вовсе не повествует о тяжелой женской доле. Ни хозяйки дома – скромные гувернантки, ни Джен Эйр не работали дома наравне со слугами. То, что Джен умеет убирать и стряпать, потому и удивительно, что не входит в круг ее повседневных обязанностей. Цитируемый эпизод относится к счастливому моменту в жизни героини, когда она с нетерпением ждет приезда хозяев и решает самолично подготовить дом к их приезду с помощью верной Ханны. В другом месте Т. Диттрич снова некстати поминает героев романа Бронте: «Помните “Джен Эйр” Шарлоты Бронте, “Секрет леди Одли” Мэри Элизабет Брэддон? Оба эти произведения объединяют примеры несчастных женщин, запертых собственной семьей дома, как в тюрьме, что и явилось причиной их помешательства» (стр. 179). Ответим на вопрос автора. Да, мы помним. В «Секрете Леди Одли» героиню – авантюристку и убийцу – отправили в клинику вместо тюрьмы. Что же касается «Джен Эйр», то запертая на чердаке жена мистера Рочестера страдала наследственной душевной болезнью, усугубленной алкоголизмом. У нас возникает встречный вопрос – а помнит ли Таня Диттрич? Ладно уж, оставим злосчастную Леди Одли – но «Джен Эйр»? Но «Холодный дом»? Т. Диттрич описывает сцену из этого романа Диккенса (наш самостоятельный автор называет его «Мрачный дом»), в которой мистер Гаппи (у Т. Д. – Гуппи) делает предложение Эстер Саммерсон. «Предложение мистера Гуппи не было принято, – поясняет Т. Диттрич, – так как его доход составлял только 104 фунта в год (при том, что он ожидал повышения до 117 фунтов). Клерк мог жениться, имея такие средства, но, к сожалению, он выбрал девушку, которая хоть и сама не имела средств, но рассчитывала найти себе мужа среди молодых людей высшего, а то и среднего класса» (стр. 113). Каждый, кто читал «Холодный дом», прекрасно знает, что скромная, бескорыстная героиня Диккенса отвергла мистера Гаппи потому, что он был скользкий и неприятный тип, а вовсе не потому, что его доход составлял 2 фунта в неделю. Но в том-то и дело, что Т. Диттрич не читала этот роман. Как не читала большинство (а может быть – ни один) из романов, которые так уверенно цитирует и пересказывает в своей книге. Все это – повторение (часто – очень неточное) чужих рассуждений и выводов. Так, все упоминания произведений Ш. Бронте, Ч. Диккенса и Д. Гиссинга Т. Диттрич заимствовала из той же книги Джудит Флэндерс «Викторианский дом изнутри: портрет домашней жизни викторианской Англии», многие сведения о технических достижениях взяты из книги Адама Харта-Дэвиса «Что сделали для нас викторианцы»; глава про этикет целиком списана из книги Дэниела Пула «Что ела Джейн Остин и что знал Чарльз Диккенс». При этом автор не делает ни малейшей попытки заглянуть в цитируемые источники, разобраться, о чем идет речь (а ведь во всех упомянутых книгах есть подробные ссылки, сноски и библиографии). Т. Диттрич даже не считает нужным пояснить, ссылается ли она на художественную прозу или, скажем, на подлинные мемуары. Цитаты вводятя в текст непринужденно, без лишних формальностей: «А вот еще впечатление», или «Очень часто можно было услышать такой разговор между дамами», или «Очень популярен в викторианское время был рассказ об одной служанке». Чье впечатление? Кто слышал разговор между дамами? Был ли «популярный» рассказ сочинен писателем или взят из жизни? В книге действительно содержится много интересных фактов, но, не зная ис- точников, мы не можем установить их достоверность, а поверить автору на слово нет никакой возможности. Как мы только что убедились, Т. Диттрич с легкостью может перепутать букву, слово, имя, улицу, год, век – что угодно с чем угодно, все с той же увлеченно-восторженной интонацией (кстати, книга существует и в аудио-версии). Но, может быть, общая картина эпохи все-таки вырисовывается из этого поверхностного нагромождения сомнительных деталей? Картина вырисовывается, как же без этого. Как в детской считалке: «палка, палка, огуречик»... Если судить по этой картине, получается, что в викторианской Англии была одна семья среднего класса, одна – аристократическая, один молочник, одна кухарка, один мусорщик и так далее. Автор безапелляционно сообщает нам, что «дети боялись отца как огня», «психика женщин викторианского периода действительно была слабой и неуравновешенной», «если нянек всегда обожали, то бедных гувернанток любили довольно редко». «Викторианский мир делился только на два цвета: белое и черное!» – бесхитростно подытоживает Таня Диттрич. И читатель не вправе осудить ее за этот примитивистский взгляд. К Тане Диттрич не может быть никаких претензий – намерения у нее, несомненно, были самые добрые, и работу она проделала огромную, хоть, к сожалению, и не слишком полезную. Все вопросы следует адресовать уважаемому издательству «Молодая гвардия», которое выпускает познавательную серию под названием «Живая история. Повседневная жизнь человечества». Какие стандарты качества применяет издательство к своей продукции? Что нужно перепутать и переврать, чтобы редакторы насторожились? Давайте перейдем на личности. В книге указано имя главного редактора – А.В. Петров – и просто редактора – И.В. Черников. Истинные герои данной рецензии – именно они. Что делали эти люди? В чем заключаются их редакторские обязанности? Почему они не сверили имена (и не проверили их написание)? Почему не сообщили автору, что при цитировании следует указывать источники? И что известные литературные произведения принято цитировать по существующим переводам? Почему никто из них не удивился, прочитав, что первый рассказ о Шерлоке Холмсе назывался «Красный кабинет» (автор имел в виду «Этюд в багровых тонах» – на самом деле, слово «study» в названии означает не «кабинет», а «исследование», «трактат». Отсюда «этюд» в русском переводе)? Почему никто не отметил на полях, что в русском языке нет слова «домогания»? Что Свифта зовут не Даниель, а Джонатан, и жил он не в XIX веке, а в XVII–XVIII вв.? Почему книгуне дали на рецензию кому-нибудь, кто хотя бы в детстве читал Диккенса, Бронте и Конан Дойла? Каким образом историческая книжка вышла без предметного указателя и списка литературы? Ответ прост: и так купят. И будут хвалить. Впрочем, здесь мы уперлись в известную нравственную дилемму: можно ли оправдать вора тем, что жертва беспечно засунула бумажник в задний карман? Мне всегда казалось, что нет.